Мушкетер и фея - Страница 68

– "К-р-р, к-р-р", – отчетливо говорил под подошвами снежок, и Джонни шел, глядя на свои сапожки, и молчал. И Борис Иванович тоже молчал.

"Завтра он улетит, – думал Джонни. – Сперва на неделю, потом насовсем… Там хорошо, там миндаль…" И сделалось Джонни как-то одиноко. Будто совсем не осталось друзей. Он даже сердито хмыкнул – таким неправдашным было это ощущение. Это у него-то нет друзей? Это он-то одинокий? Уж чего-чего, а друзей у Джонни хватало. С самого раннего детства. Еще в детском садике…

"Это не друзья", – шепнул кто-то Джонни. Или сам себе он шепнул в глубине своих мыслей.

"А кто? " – ощетинился Джонни.

"Это верные твои солдаты и адъютанты. Они тебя слушаются, они тебя любят. Только это еще не дружба. Дружба – это если на равных… "

"А в классе… "

"В классе? Да-а… В классе ты авторитет. Сказал слово – и все открыли рты. Посоветовал – и все слушают. Пирамиды сделали… И ждут: что еще новенького подкинет Джонни Воробьев? "

"А Серега и Вика! А Степан и Борька Дорины! "

"Они выросли… Ты для них всегда был маленький Джонни, а теперь совсем… Они почти взрослые, им не до тебя… "

"Неправда! – взъярился Джонни. – Они все равно настоящие, они меня никогда не предадут… "

И это была правда. Если что случится, все придут на помощь: и третьеклассники с храбрым командиром звездочки Мишкой Паниным, и весь Джоннин пятый "А", и Вика, и Сережка Волошин, и Дорины. И даже Катька Зарецкая кинется на выручку, это уж точно. И деловитый Алхимик… А если придет к Джонни удача, они от души будут радоваться за него…

Но если нет ни беды, ни радости, а только обыкновенная жизнь? Тогда с кем ты можешь побыть рядом просто так? И поговорить о своем? О плавании на плоту вокруг света или о тайнах подземелий. Или еще о чем-нибудь, как, например… Что "например"? С кем? Например, как с Молчановым, который тогда рассказывал о своих корабликах. И о "вахтенном журнале", и о корабельной рубке… И о тонком-тонком месяце вокруг темной луны…

С Катькой сейчас про такое не поговоришь. Раньше можно было, а теперь… С Борисом Ивановичем? Он скоро уедет насовсем. И, кроме того…

"Что? " – нахмурился Джонни.

"Кроме того, признайся: в этой дружбе была для тебя капелька хвастовства. Для самого себя. А? Тебе нравилось, что с тобой дружит директор… "

"Нет! – огрызнулся Джонни. – Неправда… Не в этом дело".

"А в чем? "

"Я-то для него никакой не директор, а он со мной тоже дружит… Но теперь все равно. Он уезжает… "

"Ну и что же, что уезжает? Может, ты думаешь, что он тебя предал?"

"Не думаю. Просто его вынуждают обстоятельства… Есть у взрослых такое дурацкое слово – "обстоятельства". Это когда надо объяснить уважительную причину… "

"Но у тебя-то нет уважительных обстоятельств… "

"Но я и не поехал! Я же остался, черт возьми! "

"А по-че-му? "

"Потому что я испугался", – подумал Джонни.

Он подумал это без обиды на себя, а только с тепловатым смущением, будто от чьей-то излишней ласки. Он коротко, но глубоко вздохнул и помотал головой (так, что распущенные уши мохнатой шапки захлопали по щекам). Стало чуточку яснее на душе. Проще.

"Я испугался… "

"Чего? "

Джонни объяснить не мог ни словами, ни мыслями. Но он чувствовал: если бы сказал тогда "не приезжай", порвалась бы незаметная, неуловимо тонкая ниточка. Как та светлая паутинка, что связывает концы узенького месяца в первый день новолуния. Ниточка между ним и Юркой.

Джонни отчетливо представил, как в тесной телефонной будке нетерпеливо переступает большущими валенками и толкает в щель монетку с корабликом – будто последний патрон расходует – этот маленький Юрик Молчанов… А почему маленький? Они уже почти одного роста. Велика ли разница в два года? Между старшей и младшей группой в детском саду велика. А между пятым и третьим классом – не очень. И чем дальше люди растут, тем больше эти два года стираются между ними… И кажется. Юрка понял это раньше Джонни. Понял, что теперь у них – по-другому…

–… Не в том дело… – вполголоса сказал Джонни.

– Что? – не понял Борис Иванович.

– Не в том дело, что я командир, – сказал Джонни, глядя под ноги, на желтый от фонарей снежок. – Юрка Молчанов, он вот никакой не командир, а он на моем месте тоже не уехал бы.

– Да? – рассеянно спросил Борис Иванович. Наверно, просто так, лишь бы как-нибудь отозваться. Но Джонни ответил уверенно, будто поставил точку:

– Да.

И вспомнил свое "да" в разговоре с Юриком. Такое резкое и досадливое. И вдруг испугался, что для Юрика оно могло быть как обидный толчок локтем. Будто не "да", а наоборот.

"Но ведь я сказал еще: ладно, приезжай".

"А если уже было поздно? И… если он решил, что ехать не надо? "

Джонни испугался этой мысли неожиданно и сильно. И колючий страх сразу перебил другие заботы и тревоги. Джонни задержал шаг.

"Да нет, он приедет, – сказал себе Джонни. – Не зря же он так ждал ответа. Раз любимую монетку с "Золотой ланью" не пожалел".

Конечно, Юрик приедет. Сейчас он уже, наверно, сидит в мамой в электричке и смотрит в темное окно (а за стеклом по черным елкам, как по крутым гребешкам зыби, мчится, не отставая, месяц-кораблик).

"Но ему сейчас не до месяца", – понял Джонни.

Юрко не до месяца, не до зимних сказок. Он сидит и томится: а почему Джонни говорил так хмуро? И как он его, Юрку, встретит?

Эту тревогу далекого еще Юрика Джонни ощутил какой-то глубокой, тайной ниточкой-нервом – безошибочно и ясно. Как ощутил, почему – трудно разгадать. Тайны человеческой души такие же запутанные и неизученные, как загадки пирамид. Или даже сложнее…