Мушкетер и фея - Страница 63

С этого вала катались все мальчишки и девчонки города. Да и взрослые тоже. На санках, на специальных снегокатах, а чаще – на фанерках или пластмассовых подносах. Целые толпы с криками и смехом неслись вниз по накатанным обледенелым склонам и, как пестрый горох, рассыпались по площади, где стояла большущая елка.

И вот представьте себе: над разноцветными куртками и шапками, распахнувши зеленые крылья, летит с высокого склона серебристое и золотистое чудовище с тремя оскаленными головами?

Иногда компания третьеклассников, которая во время такого полета держала Горыныча над собой, рассыпалась по сторонам и дракон ехал вниз на собственном пузе. Но и тогда он высоко держал три головы с хохочущими зубастыми пастями. И выше всех – голову Стёпку, на которой красовалась детская бескозырка с надписью: "Герой". Бескозырка не падала – Алхимик приклеил ее "Собачьей преданностью".

Алхимика Джонни увидел сразу, как поднялся на вал. И Катьку. Стоял уже совсем вечер, темно-синие сумерки. Но елка бросала с площади на гребень вала разноцветный переливчатый свет, и всех было прекрасно видно, все лица различимы. По Катькиному лицу пролетали будто оранжевые и голубые прозрачные крылья. И черные кудряшки под вязаной шапкой искрились. И глаза… Джонни вздохнул: все-таки Катька была красивая.

– Привет, – сказал он. – Не могли уж зайти за мной, олухи…

– Мы хотели, – объяснил Алхимик слегка виновато. – Да, говорят, тебя сегодня дома не было.

Джонни хмыкнул и посмотрел на Катьку уже не так ласково. Ясно было, кто "говорят".

Но обижаться, ревновать и портить себе настроение не хотелось. Потому что был праздник и зимняя сказка вокруг. На площади у сияющей елки вертелись украшенные лампочками карусели. Мерцал и переливался ледяной терем. И всем-всем было весело.

Но Джонни не стал здесь кататься. Он снова сказал Катьке и Алхимику "привет" и пошел по гребню вала туда, где потише. К Песчаной улице. Здесь тоже была сказка, но другая, задумчивая. Огоньки внизу светили неярко, заснеженный сквер был похож на дед-морозовский лес, месяц вверху – уже не тонкий, налитой, похожий на запрокинутый кораблик – светил ярко. Небо вокруг него было зеленым, а клочковатые облачка серебрились. Старинные белые соборы высоко подымались над валом. Они казались вырубленными из громадных сахарных глыб, а сахар этот словно подсветили изнутри.

Народу в этом месте было немного. Но третьеклассники катались именно здесь. Человек десять. Они ездили со склона сами по себе, а утомившийся за день Горыныч отдыхал в кустах у подножия вала.

Третьеклассники шумно приветствовали Джонни, но кататься не перестали.

Джонни тоже стал кататься. У него был великолепный поднос из белой пластмассы. Такой громадный, что хоть втроем садись. Красными буквами на нем было написано "FLUGTALER". Поднос подарила Вика, она же сделала надпись. И объяснила, что это означает по-немецки "летающая тарелка".

Тарелка и в самом деле была летающая. Скользкая пластмасса свистела по накатанным склонам почти без трения и выносила легонького Джонни на середину сквера – на поляну, где торчали вырезанные из сухих стволов богатыри и колдуны…

Джонни съехал несколько раз, потом наверху разговорился с Мишкой Паниным.

– Сегодня днем Горыныча для телепередачи снимали, – сообщил Панин. – Дядька из Москвы приезжал с кинокамерой.

Джонни и обрадовался, и огорчился. Обидно стало, что его на съемке не оказалось.

– Мы сказали, что Горыныча ты придумал, – объяснил понимающий Панин. – Дядька твою фамилию записал.

Это Джонни утешило.

Панин сообщил еще одну новость:

– От Молчанова открытка пришла из санатория. С поздравлением.

– Мне тоже, – сказал Джонни слегка досадливо, потому что его царапнула совесть. А царапнула она из-за письма. Письмо от Юрика пришло еще давно, в середине декабря. Молчанов писал, что живет хорошо, не скучает, но дома все равно лучше, только ничего не поделаешь, потому что надо хроническую пневмонию вылечивать до конца. Еще писал, что в санатории есть школа и он учится нормально и что у них тоже будут каникулы. Плохо только, что каникулы эти придется провести в "Березке", потому что смена кончается десятого января.

"Жалко, что мы с тобой в каникулы не поедем в Москву, – выводил Юрик большими, но ровными буквами. – Но потом все равно поедем, да? "

В конце письма, как печать, чернел натертый карандашом кружок – оттиск полупенни с корабликом. И Джонни хорошо вспомнил вечерний разговор дома у Юрика, жареную картошку и тонкий месяц в окне. И подумал, что надо Юрке ответить. Сразу же. Но сразу не получилось, потому что позвонил Борис Дорин, велел прийти за вспышками для голов Горыныча.

Потом надо было учить математику, а то Анна Викторовна вкатает трояк за четверть (самое обидное, что все равно вкатала). Потом еще навалились какие-то дела… В общем, не написал Джонни ответ. А теперь и смысла нет писать. Пока письмо придет в "Березку", глядишь, и смена Юркина закончится…

– Ох, все-таки я такая свинья, – сказал Джонни. – Юрка мне и письмо, и открытку, а я так и не раскачался.

Обругав себя, он почувствовал кое-какое облегчение.

Мишка успокоил его еще больше:

– А мы писали ему от тебя привет. Димка писал. И что ты его вспоминаешь… Ну, помнишь, мы про него разговаривали, когда крылья Горынычу делали.

Джонни вспомнил: действительно разговаривали про Молчанова. Да и не раз, кажется… Он обрадовался: